20 ноября 1864 года в рамках судебной реформы императора Александра II на территории тогдашней Российской империи было введено в действие одновременно четыре новых законодательных акта, изменивших существовавшую ранее систему судоустройства государства:

1. Учреждение судебных установлений,
2. Устав уголовного судопроизводства,
3. Устав гражданского судопроизводства.
4. Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.

Статьи 357 и 366 Судебного устава гласили следующее:

«357. Присяжные поверенные каждого округа судебной палаты избирают из среды себя порядком, указанным в следующих 359–365 статьях, для надзора за всеми состоящими в том округе поверенными особый при судебной палате совет, а также председателя сего совета и товарища председателя, который в случае болезни или отсутствия председателя занимает его место.

<…>

366. Если в каком-либо городе, в котором нет судебной палаты, имеют место жительства более десяти присяжных поверенных, то они могут, с разрешения состоящего при местной судебной палате совета присяжных поверенных, избрать из среды себя отделение совета при окружном суде в таком составе и с теми из принадлежащих совету правами, которые будут им самим определены. Об учреждении такого отделения совета присяжных поверенных и о правах, ему советом предоставленных, должно быть доводимо до сведения судебной палаты».

19 мая 1874 года такой совет присяжных поверенных был создан при Харьковской судебной палате. Именно эта дата считается официальным днем рождения адвокатуры нашего любимого города, которой в этом году исполнилось ровно 145 лет.

С учетом того что Харьковский судебный округ до 1917 года занимал территорию нескольких губерний, в одной статье совершенно невозможно написать о первых адвокатах Харькова все, что хотелось бы. Однако юбилей — дело святое, так что отдельные моменты я сегодня все-таки затрону.

Начнем, пожалуй, с этого:

Кто мог стать тогда адвокатом и каковы были его обязанности?

Ответы на эти вопросы нам дает уже вышеупомянутый Устав судебных установлений (УСУ) и его II глава «О присяжных поверенных». Структура ее такова:

• отделение первое «О присяжных поверенных вообще»,
• отделение второе «О совете присяжных поверенных»,
• часть I «Образование совета присяжных поверенных»,
• часть II «Права и обязанности совета присяжных поверенных»,
• отделение третье «О правах, обязанностях и ответственности присяжных поверенных»,
• часть I «Порядок поступления в число присяжных поверенных»,
• часть II «Права и обязанности присяжных поверенных».

Рассказывать обо всех статьях данного документа (с 353-й по 406-ю) — дело долгое.

Однако некоторые моменты все же стоит процитировать, поскольку они по-настоящему интересны.

«354. Присяжными поверенными могут быть лица, имеющие аттестаты университетов или других высших учебных заведений об окончании курса юридических наук или о выдержании экзамена в сих науках, если они сверх того прослужили не менее пяти лет по судебному ведомству в таких должностях, при исправлении которых могли приобрести практические сведения в производстве судебных дел, или также не менее пяти лет состояли кандидатами на должности по судебному ведомству (ст. 407), или же занимались судебною практикою под руководством присяжных поверенных в качестве их помощников.

355. Присяжными поверенными не могут быть:

1. не достигшие двадцатипятилетнего возраста;
2. иностранцы;
3. объявленные несостоятельными должниками;
4. состоящие на службе от правительства или по выборам, за исключением лиц, занимающих почетные или общественные должности без жалованья;
5. подвергшиеся по судебным приговорам лишению или ограничению прав состояния, а также священнослужители, лишенные духовного сана по приговорам духовного суда;
6. состоящие под следствием за преступления и проступки, влекущие за собою лишение или ограничение прав состояния, и те, которые, быв под судом за такие преступления или проступки, не оправданы судебными приговорами;
7. исключенные из службы по суду, или из духовного ведомства за пороки, или же из среды обществ и дворянских собраний по приговорам тех сословий, к которым они принадлежат;
8. те, коим по суду воспрещено хождение по чужим делам, а также исключенные из числа присяжных поверенных».

В последующие годы законодательство, естественно, менялось, причем иногда не в лучшую сторону. Так, например, 8 ноября 1889 года последовало высочайшее повеление, чтобы в число присяжных и частных поверенных лица нехристианских вероисповеданий допускались не иначе, как с разрешения министра юстиции. В силу этого закона в Российской империи в течение следующих 12 лет ни один представитель еврейской национальности в адвокатуру допущен не был.

Будучи людьми публичными, адвокаты конца XIX — начала ХХ века нередко становилась моделями известных художников. Рисовал их и наш земляк Илья Ефимович Репин.

Наверное, многие (помимо респектабельной одежды) сейчас обратили внимание на значок на прекрасном портрете известного адвоката Владимира Даниловича Спасовича. Однако если вы подумали о том, что это всего лишь украшение, то ошиблись. Дело в том, что еще

31 декабря 1865 года император Александр II высочайше утвердил рисунок особого знака присяжного поверенного.

А «Временные правила 15 марта 1866 года, относящиеся до внутреннего распорядка в новых судебных установлениях» в отношении внешнего вида адвокатов и их знака устанавливают следующее:

«II. Описание формы знаков для мировых судей, судебных приставов и присяжных поверенных

… Знак присяжных поверенных — серебряный, с изображением герба судебного ведомства, окруженного дубовым венком. Знак этот носится в петлице на левой стороне фрака…»

С момента учреждения института присяжных поверенных их количество в Харьковском судебном округе неуклонно росло.

По данным на 1874 год, общее количество их было 36 человек. В 1884 году — уже 168. А в 1901 году — 241.

В конце XIX века должность председателя совета присяжных поверенных при Харьковской судебной палате в разное время занимали:

1. Жученко Михаил Васильевич, 1874–1875,

   

2. Станиславский Яков Степанович, 1876–1879,
3. Скибинский Дмитрий Иванович, 1880–1881,
4. Падеревский Ричард Иванович, 1882–1884, 1888–1898,
5. Морошкин Сергей Федорович, 1884–1888,
6. Егоровский Владимир Петрович, 1898.

Однако лишь одного из них выдающийся юрист начала ХХ века Анатолий Федорович Кони называл украшением адвокатуры всей Российской империи и лишь о нем одном написал восторженные слова в своей книге «Отцы и дети судебной реформы».

Сергей Федорович Морошкин

1844–1900

Член гражданского департамента Харьковской судебной палаты, Сергей Федорович Морошкин, был сыном известного профессора Московского университета Федора Лукича Морошкина…

Загоравшаяся заря близкой судебной реформы определила жизненный путь молодого юриста. Окончив в 1865 году курс в Московском, Морошкин, побыв краткое время под начальством Н. В. Калачова при московском архиве Министерства юстиции, поступил в канцелярию только что открытого Московского окружного суда. Назначенный в 1867 году товарищем прокурора в Харьков, он вскоре оставил службу и посвятил себя, в истинном и лучшем смысле слова, адвокатуре. Смотря на нее вместе с деятелями первых лет ее существования как на необходимую и равнозначащую составную часть всего судебного механизма и отдавая ей свои способности и знания, он прежде всего руководился желанием содействовать общему развитию и нравственному подъему дорогого ему дела родного правосудия. Заработок никогда не составлял его цели и всегда стоял у него на самом заднем плане. Идеалист по природе, тщательно оберегавший достоинство своей профессии в глазах общественного мнения, Морошкин принадлежал к тем адвокатам, духовный облик которых составляет украшение истории адвокатуры…

…С первых же его шагов на новом поприще суд привык видеть в нем не только “сторону”, но и надежного сотрудника в разрешении сложных гражданских процессов. Принятие им на себя ведения того или другого дела всегда вызывало предположение, что оно должно быть правым с юридической стороны, — вызывало уверенность, что оно, во всяком случае, правое со стороны нравственной. Крайняя разборчивость его в принятии дел не могла не отразиться на его материальном благосостоянии: он умер, нуждаясь в небольших средствах, которых у него не было даже для необходимой поездки с лечебною целью. Почти двадцать лет работал он на адвокатском поприще, значительную часть этого времени нося звание председателя совета присяжных поверенных Харьковского округа. Мягкий и чрезвычайно деликатный в личных отношениях, настойчивый ревнитель и насадитель нравственных требований, которые должны быть предъявляемы адвокату в разных областях его работы, и упорный труженик по сословным делам и вопросам, Морошкин пользовался общим и безусловным уважением не только своих товарищей, но и всего личного состава местных судебных учреждений. Ближайшее ознакомление с его личностью и деятельностью выяснило ту службу, которую в звании председателя совета он сослужил судебному ведомству, и побудило министра юстиции в 1887 году предложить ему место члена Палаты. Стремясь душою к судейской деятельности, покойный отдался новой работе с неутомимым рвением и исключительною добросовестностью в исполнении своих обязанностей, понимаемых в самом широком их значении. Выступавшие пред Палатою стороны знали, что сидящий пред ними апелляционный судья, с исхудалым бледным лицом, слабым голосом, преждевременною сединою и прекрасными голубыми глазами, изучил каждое из докладываемых не только им, но и под его председательством дел до самых мельчайших подробностей, тщательно вдумался в них и жадно ищет одну только истину, насколько она может быть доступна его чуткой совести и спокойному, глубокому, вооруженному обширными познаниями уму.

Прекрасный товарищ, исполненный добрых чувств к людям и снисхождения к их слабостям, он был всегда лишь неумолимо строг к себе, вменяя в ничто свой нравственный и служебный авторитет, созданный безупречным исполнением долга, от которого он не отступил ни разу во всю свою тяжелую, трудовую жизнь. Отсюда проистекали его скромность и полное отсутствие служебного честолюбия. Когда в начале девяностых годов возник вопрос о назначении его председателем департамента Палаты, он, несмотря на стесненные материальные обстоятельства, в которых находился, решительно отклонил от себя это назначение, находя, что в Палате есть более его заслуженные люди, достойные этого повышения. В последние годы жизни здоровье его окончательно подломилось, грозными признаками давая знать о безусловной необходимости отдыха от непосильной работы, но на просьбы друзей, уговаривавших его взять продолжительный отпуск и уехать на юг или за границу, он отвечал отказом, указывая и на то, что не считает для себя нравственно возможным увеличить своим отсутствием работу товарищей. А между тем силы его угасали со дня на день. Мысль о возможности наступления “негодности для работы”, тяжко угнетая его, присоединила к физическим страданиям и душевные муки… Эта возможность представлялась ему равносильной смерти. Наконец на 56-м году жизни смерть принесла ему тот отдых, в котором он себе так безжалостно отказывал. В его лице ушел один из благороднейших служителей правосудия, с благоговением принявший и свято исполнявший заветы незабвенных создателей судебных уставов. Смерть его оставила трудно заменимый пробел в рабочих рядах судебной армии и, без сомнения, вызвала самые искренние сожаления в товарищах, сослуживцах и всех, кто встретил на своем пути его чистый и нравственно высокий образ. Но несравненно тяжелее отразилась его кончина на тех, кто знал его близко, кто прочувствовал всю цельность его личности, кто, не всегда, быть может, разделяя его строго консервативные взгляды, не мог не ценить их искренности, не мог не видеть трогательной чистоты его намерений, не мог не согревать свою усталую душу неиссякающим теплом его любви к родине, его веры в науку, его неизменной надежды на окончательное торжество правды всюду и во всем…»

Читающему эти строки может показаться, что в своем тексте А. Ф. Кони несколько идеализирует скончавшегося 27 июня 1900 года Морошкина. Но такое предположение в корне не верно. Ведь Сергей Федорович Морошкин был действительно выдающимся адвокатом, сделавшим в нашем городе немало хорошего. Так, например, в конце декабря 1880 года на первой странице харьковской газеты «Южный край» была опубликована его большая статья, в которой он заступился за честь коллег по адвокатскому цеху, затронув также вопрос публичности информации.

«По поводу вопроса о печати в периодических изданиях отчетов совета присяжных поверенных округа Харьковской судебной палаты.

В № 4 “Южного края” было помещено краткое известие о происходившем 30 ноября н. г. общем собрании присяжных поверенных округа харьковской палаты. Известие это заключало, между прочим, и сведения о содержании прений, которые вызвал вопрос о том, насколько в настоящее время желательно опубликование в периодической прессе отчетов совета присяжных поверенных. Хотя изложение содержания этих прений было достаточно точно, однако ввиду краткости данных читателю фактических сведений приходилось опасаться, что они возбудят в обществе недоразумение относительно истинных мотивов и истинных целей, которые побудили некоторых из наших товарищей поставить вопрос о своевременности опубликования светских отчетов. К великому сожалению, опасение наше вполне оправдалось: передовая статья № 11 “Южного края” заявляет против большинства членов присяжной адвокатуры тяжкие обвинения в светобоязни, в стремлении поддерживать и охранять сословную часть посредством сохранения в оболочке цеховой тайны деятельности нашего сословного суда: обвинения эти сопровождаются намеками самого обидного свойства. Для усиления эффекта отсталым тенденциям присяжных поверенных к цеховой тайне, к мраку и тьме противуполагаются одушевляющие современное общество светлые и темные идеи общего блага и благодетельной гласности, под добрым веянием которых человечество готово не нынче, завтра вступить в золотой век всеобщего братства, равенства, беззаветной любви к ближнему и т. д. Симпатичны такие речи,— приятны идиллии, но несправедливы обвинения против нашего сословия.

Протестуя против них, мы должны предупредить читателя, что мы не уполномочены нашими товарищами говорить от имени всего сословия; поэтому мы будем вести речь только о том, почему мы признаем те обвинения несправедливыми, а читатель благоволит видеть в этих строках выражение только нашего личного мнения, которое не должно преюдицировать интересам и чести сословия. Но с другой стороны, сообщая факты в качестве свидетеля, а не защитника обвиняемого, мы ручаемся за достоверность наших показаний; а для того, чтобы устранить предположение о личном пристрастии, заметим, что в общем собрании 30 ноября мы вотивировали не с теми членами сословия, которые признавали нежелательным в настоящее время оглашение светских отчетов в периодических изданиях.

Мы смело утверждаем, что серьезно ошибется тот, кто подумает, будто эти лица желали скрыть деятельность нашего совета от сведения и внимания общества. Грубо ошибется и тот, кто подумает, будто кто-либо из членов присяжной адвокатуры хотел избежать огласки деятельности совета — ради сокрытия чего-либо недостойного в его образе действий или ради покрытия цеховою тайною каких-либо злодейств в деятельности лиц, подведомых надзору совета. Не таковы мотивы и цели, которые вызвали решение не распространять за пределы сословия сведения о деятельности совета. Всего менее желание тайны для отчетов его — может быть приписываемо самому совету.

Правда, до сих пор он не печатал их, но исключительно потому, что, с одной стороны, составление отчетов запаздывало и переписывались они набело в последние часы пред открытием общего собрания, — а с другой стороны, отчетам этим недоставало литературной обработки: они были слишком длинны для помещения в журналах или газетах и изложены в стиле строго деловом, сухом и, следовательно, отталкивающем обыкновенного читателя, который требует легкой формы хотя бы и для серьезных мыслей. Сильно увлекается тот, кто воображает, будто ясно и всесторонне изображающей жизнь сословия отчет “привлек бы внимание каждого”. Книжка К. К. Арсеньева “Заметки о русской адвокатуре” богата фактами и мыслями, написана изящно и увлекательно; а между тем она незнакома даже многим деятелям судебного мира, не говоря о массе читающей публики. “Юридический вестник” — журнал, можно сказать, для легкого чтения и тот расходится в ограниченном числе экземпляров. Итак, напрасно было бы ожидать многочисленных читателей для светских отчетов. Правда, многие из наших товарищей находили оглашение отчетов несвоевременным; но не от общества, по крайней мере не от лучших людей, имеющих самостоятельное суждение о явлениях, хотели они скрыть факты, заносимые в летопись деятельности совета. Чтобы понять их мотивы и цели, читателю необходимо знать и иметь в виду, что эта летопись почти сполна посвящена повествованию о приговорах совета по дисциплинарным делам, то есть по делам о взысканиях, которым совет подвергает поверенных, виновных в нарушении обязанностей их звания и вообще в проступках, не соответствующих достоинству этого звания. Такой скорбный характер отчетов совета зависит, понятно, вовсе не от того, что из деяний, вызывающих взыскания, слагается вся деятельность членов корпораций, а исключительно от того, что совет не призван к присуждению и раздаче премий за добродетель. Поэтому нормальный образ действий поверенных не вызывает проявления деятельности совета в порядке надзора за членами сословия. Этот надзор проявляется только по поводу чьих-либо жалоб и обвинений, и так как надзор и обсуждение обжалованных действий или самим советом усмотренных проступков поверенных составляет преимущественное содержание деятельности совета, то становится понятным, почему изложение дисциплинарных дел наполняет его отчеты.

Вот почему вопрос о печати отчетов и вызвал сомнение о своевременности их оглашения. Ни для кого не тайна, что наша печать, или, точнее, наша столичная печать, отмалчиваясь по важнейшим вопросам жизни и оправдывая свое молчание ссылкою на независящие обстоятельства, обрушилась со своими обличениями на нашу адвокатуру, не различая той, которая создана великим актом 20 ноября 1864 года, от той, которая образовала нарост при судебных учреждениях под именем частной адвокатуры, вызванной к жизни в 1874 г. бывшим министром юстиции гр. Паленом. Ясно, что с тех пор, как присяжная адвокатура стала любимою мишенью для глумления и злословия со стороны печати и зложелательства со стороны тех людей, которые имеют мнения и суждения об общественных явлениях не ранее, как после прочтения воскресного фельетона газеты, — ясно, что с этих пор стало вполне естественным и уместным нежелание многих из членов нашего сословия предоставлять новую пищу развязным и легкомысленным деятелям литературного зубоскальства, алчущим всякого факта, годного для извращения его в скандаль и для наполнения им пикантного фельетона. Вот от встречи с этими неразборчивыми в целях и средствах рыцарями диффамации и клеветы в печати и желали уклониться мои товарищи, которые подали голос за то, чтобы пока отчеты совета не оглашались на страницах периодических изданий. Не свет казался им страшным, а неприятным представлялось им лишь освещение предметов бенгальскими и иными потешными огнями.

Быть может, наши товарищи были не правы; но они были не правы только в том, что придавали слишком большой вес тем легковесным деятелям печати, которые подделывали общественное мнение, — их пора, по-видимому, проходит, и недалеко то время, когда мнение по крайней мере лучших членов общества будет искать в газете не авторитета и руководства, а органа для своего выражения. Но пусть будет ошибочно мнение некоторых из наших товарищей о мнимой опасности, грозящей нам со стороны легкомысленного отношения печати к достоинству и значенью сословия; спрашивается однако: при чем тут разговор о желании “играть в темную” или “просить тайны как привилегии”; мы не признаем уместности этих инсинуаций, а тем более уместности заключения, что “тайна лично выгодна для людей темных не по разуму” и т. п. Такие инсинуации по меньшей мере ничем не оправданы, а на страницах газеты, к которой мы успели приобрести симпатию и уважение, они звучат диссонансом.

Таким образом, не чувство сомнения относительно достоинства трудов нашего совета и не чувство страха пред действительным мнением общества о деяниях членов сословия, занесенных в отчеты, побуждают некоторых моих коллег отлагать до лучших дней оглашение светских отчетов. Совсем напротив — деятельность нашего совета такова, что, казалось бы, мы вправе гордиться ею, — а контроль совета за нашею публичною деятельностью так бдителен, что мог бы только укрепить доверие общества к членами сословия, которые — заметим — относятся с полными одобрением даже и к суровым проявлениям надзора и карательной власти совета».

Добавим, что именно благодаря усилиям Сергея Федоровича Морошкина с конца мая 1886 года в Харькове появилась вспомогательная касса присяжных поверенных округа Харьковской судебной палаты и их помощников. Если учесть, что ранее подобная организация взаимопомощи была присуща лишь столичным адвокатам, вспомогательная касса нашего города стала первой подобной организацией в провинции. Основной ее целью было оказание материальной поддержки нуждающимся членам кассы, а также помощь ближайшим лицам члена кассы на случай смерти последнего.Состоять в ней могли по желанию все присяжные поверенные округа Харьковской судебной палаты, а также их помощники. Все члены кассы единовременно вносили при вступлении на содержание организации 20 рублей, а затем каждый год по 10 рублей в течение 10 лет. Затем Совет присяжных поверенных мог предложить общему собранию освободить от дальнейших взносов исправных членов кассы, плативших аккуратно в течение упомянутого срока. Если же члена кассы исключали из сословия присяжных поверенных, то большую часть взносов ему возвращали. Также устав предусматривал возврат сумм законным наследникам, если член кассы будет лишен всех прав состояния.

По правилам кассы пособия были постоянные и временные. Правом на получение постоянных пособий пользовались лица, пробывшие членами кассы не менее 4 лет, а правом на получение временного пособия — не менее 2 лет. Первые пособия имели характер пенсий и выдавались или вследствие инвалидности члена кассы, или вследствие смерти его для оказания постоянной помощи близким (вдове, детям и родителям). При получении пособия правила предусматривали одно условие, которое не встречалось в практике нигде, кроме Харькова: лицо, желающее получить пособие, обязано было дать подписку в том, что денежных средств для скромного содержания себя одного или с семейством не имеет и что при изменении жизненных условий к лучшему обязуется поставить совет в известность.

На 1 января 1902 года членами кассы являлись 58 лиц, а капитал кассы составлял 29 574 рубля 84 копейки, достаточно крупной по тем временам суммы.

Существовала у Харьковского совета присяжных поверенных и своя библиотека, насчитывавшая в начале ХХ века 2000 томов изданий исключительно юридического характера. На дом из нее выдавались лишь книги по теоретическим вопросам, книгами же справочного характера можно было пользоваться исключительно в библиотечном помещению. Основой ее стали 537 томов, пожертвованных А. М, Морошкиной, которая согласно желанию своего покойного мужа передала Совету всю его юридическую библиотеку. Приняв этот дар и желая почтить память своего бывшего председателя, Совет присяжных постановил образовать в своей библиотеке особый отдел, присвоив ему наименование Морошкинской библиотеки…

Искренне жаль, что по прошествии 145 лет имя Сергея Федоровича в городе, которому он отдал всего себя, мало что кому скажет.