О громком деле Пономарева

В конце XIX ― начале ХХ века многие адвокаты по всей Российской империи в своих выступлениях в суде периодически вспоминали об одном известном и крайне резонансном харьковском деле, тем самым призывая присутствующих не повторить совершенной там печальной ошибки. СМИ того времени писали, что «напоминание о деле Пономарева носило характер как бы застращивания или запугивания присяжных возможностью такой же громкой и печальной ошибки». О том, почему так случились и что конкретно произошло, и пойдет речь в нашем сегодняшнем материале.

Сама эта история началась в далеком 1886 году, 20 августа, когда утром в почтовую контору заштатного города Харьковской губернии Белополье на имя агента берлинской фирмы «Зан и Гиршвельс» мещанина Кагана пришло два запечатанных денежных пакета по 5000 рублей в каждом. Как водится, на них сразу же были наложены обычные штемпели, после чего начальник почтовой конторы А. И. Пономарев собственноручно положил их в специальный сундук, где до выдачи адресату хранились и прочие денежные пакеты. Затем, по окончании утренних дел, Пономарев запер этот сундук на ключ и открыл его лишь вечером, около 19:00. А в 23:00, после приема почтой выручки, сундук был вновь заперт и опечатан дополнительно казенной печатью. На ночь в помещении конторы Белополья в тот день остался дежурный почтальон Скрипко. На следующий день начальник почты пришел на свое рабочее место и, как водится, открыл сундук, в котором хранились денежные средства, ключом, который он носил постоянно при себе. Однако, к его большому удивлению, двух вышеупомянутых пакетов по 5000 рублей, выделявшихся среди остальных своими размерами, там не оказалось. Вполне естественно, что Пономарев как законопослушный гражданин сразу же заявил о пропаже в полицию, которая в последующем провела обыски в помещении самой конторы, а также в квартирах всех работавших на почте. Но увы, ни денег, ни конвертов обнаружено не было. Осмотр самого сундука также не дал результатов, ведь никаких повреждений или следов взлома на нем обнаружено не было. В ходе дальнейшего расследования о похищении денег все служащие почты оказались вне подозрения, кроме двух, а именно:

  1. ночевавшего в конторе почтальона Скрипко,
  2. начальника почты Пономарева, у которого был ключ от сундука.

О громком деле Пономарева

И именно они были привлечены к следствию в качестве обвиняемых.

Сначала 21 августа был арестован почтальон Скрипко. Однако никаких улик против него найдено не было, поэтому 21 сентября он был отпущен из-под стражи, а уголовное преследование в отношении него было прекращено. Единственным подозреваемым в краже 10 000 остался начальник почтовой конторы. Началось предварительное следствие.

По прошествии нескольких лет определением Харьковского губернского правления от 1 мая 1889 года Пономарев был предан суду по обвинению в том, что, «состоя начальником Белопольской почтовой конторы и получив два денежных пакета по 5000 рублей, адресованных на имя Кагана, присвоил себе эти деньги».

А уже 18 декабря 1889 года Харьковская судебная палата с участием сословных представителей слушала дело титулярного советника Пономарева. На заседание это, кстати, вызванный из города Белополья в качестве свидетеля почтальон Скрипко так и не явился. И хоть виновным себя Пономарев совершенно не признавал, судебное следствие таки героически выяснило и доложило суду следующее.

  • Месяца за полтора до кражи денег Пономарев вел со служащими разговоры, совершенно не приличествующие начальнику почтовой конторы, а именно на тему того, что работа чиновников почтового ведомства наиболее благоприятствует похищению и присвоению служебного имущества, и приводил пример, каким образом можно разбогатеть, положив в пакет, не нарушая печатей, пачку бумаги.
  • Присутствовавшие при обнаружении пропажи пакетов с деньгами свидетели заявили, что не заметили тогда особой взволнованности Пономарева.
  • Вечером 20 августа (накануне кражи) начальник конторы запирал сундук после ухода всех служащих, то есть совершенно один. Дежурный почтальон Скрипко был позван им для наложения печатей позднее, когда сундук был заперт.
  • В своей квартире Пономарев обыск провести не предложил.

С такими вот «доказательствами» положение что у защиты, что у обвинения было крайне не завидным. С одной стороны, адвокату Пономарева было нечего опровергать, так как никаких, выражаясь языком того времени, «положительных указаний» виновности подсудимого не было. С другой же стороны, обвинителю необходимо было на основании всего вышеперечисленного убедить всех в виновности почтмейстера из Белополья.

В итоге с учетом того, что, по соображению следствия, никто, кроме Пономарева, деньги похитить не мог, Харьковская судебная палата вынесла обвинительную резолюцию. А приговор Палаты в окончательной форме был объявлен 2 января 1890 года. Из него следует, что «титулярный советник Пономарев был признан виновным в присвоении вверенных ему по службе двух денежных пакетов по 5000 р. каждый, которые он не возвратил и по обнаружении преступления, и приговорен к лишению всех особенных, лично и по состоянию прав и преимуществ, и к ссылке на житье в Тобольскую губернию с воспрещением всякой отлучки из назначенного места жительства в продолжении 1 1/2 года и выезда в другие губернии и области Сибири в продолжении 3 лет, и взысканию с имущества Пономарева на удовлетворение гражданского иска почтово-телеграфного ведомства 10 000 р.».

А вот после этого началось самое интересное. Дело в том, что через день после обвинительной резолюции, 20 декабря, в поле зрения харьковской полиции попал подозрительный субъект, крайне безобразно кутивший в трактирах и борделях нашего города и просто соривший новенькими 100-рублевыми купюрами. После задержания им оказался никто иной, как почтальон Скрипко. В ходе допроса он указал, что деньги были похищены им из сундука Белопольской почтовой конторы 3 года тому назад и являются теми самыми, в хищении которых обвинили Пономарева. Обо всем этом было сразу же доложено прокурору Харьковского окружного суда, который немедленно отправил телеграмму в Белополье с указанием провести в квартире Скрипко обыск. Во время этого обыска было обнаружено 7600 рублей.

100 рублей

Сам же задержанный почтальон суммарно признался в следующем.

  1. Будучи дежурным в конторе с 20-го на 21 августа 1886 года, около 3 часов ночи похитил из запертого на висячий замок сундука 10 000 рублей.
  2. С целью совершения хищения отвинтил отверткой петли на задней части сундука, взял оттуда 2 пакета с деньгами, а затем прикрутил винты и петли в прежний вид.
  3. После этого пошел к себе в квартиру, где сжег конверты, а деньги не считая спрятав в трубе печи.
  4. Во время проведения обыска на квартире на следующий день полиция в трубу не заглядывала.
  5. После своего освобождения из-под стражи 21 сентября Скрипко вынул из трубы деньги и пересчитал. Их оказалось 9000 рублей кредитными билетами 100-рублевого достоинства. Недостающие 1000 рублей, по мнению Скрипко, были второпях сожжены им вместе с конвертами.

Сразу же после этого признания 21 декабря решением Судебной палаты Пономарев был освобожден из-под стражи.

Казалось бы, ввиду произошедшего Харьковской судебной палате оставалось всего ничего — или признать свою ошибку, или представить дело в Сенат для отмены своего же приговора. Ну или ожидать, на худой конец, окончания следствия по Скрипко. Однако судьи нашего города поступили совсем иначе и просто оставили без изменений решение, которое и было объявлено 2 января, где указывается виновность Пономарева, после чего в правительствующий Сенат из Харькова подается два документа:

  1. кассационная жалоба жаждущего справедливости Пономарева,
  2. представление прокурора Харьковской судебной палаты Игнатия Платоновича Закревского о возобновлении дела о похищении денежных пакетов в Белопольской почтовой конторе.
Игнатий Платонович Закревский
Игнатий Платонович Закревский

В середине января в «Судебной газете» юрист из Санкт-Петербурга, пожелавший остаться неизвестным, писал по этому поводу следующее.

«Говорят о судебной ошибке и ею оправдывают несчастье, постигшее Пономарева. Но ошибка ошибке рознь. Одно дело — ошибка невольная, так сказать — роковая и непредотвратимая обыкновенным человеческим разумением; другое дело — ошибка грубая, синоним халатности, которая могла и не случиться, если бы следствие велось с большей осмотрительностью и с должным вниманием. С ошибками первого рода поневоле приходится мириться: они неизбежны, всегда бывали и всегда будут, свидетельствуя об ограниченности человеческих сил. Но когда на гражданина честного и пока ничем не опороченного взводится вдруг обвинение в тяжком преступлении; когда этого гражданина таскают по судам три года кряду на основании улик до смешного пустых и фантастических, инквизиторски копаясь в тайниках его души, беспощадно терзая и надругиваясь над ним; когда его, наконец, как в деле Пономарева, приговаривают к суровому наказанию опять-таки без всяких почти данных и в силу только одной спорной теории вероятности — можем ли мы в таких случаях говорить серьезно о судебной ошибке, ею оправдываться и на нее ссылаться? Нет, тут философия подобного рода не уместна. Называйте и такой казус в судебной хронике ошибкой, если уж так трудно подыскать другую кличку для него, но согласитесь, что не в названии ведь тут дело…»

Ну а СМИ, пристально следившие за судебным процессом, освещали его еще более эмоционально.

Circulus vitiosus

Невиновность белопольского почтмейстера г. Пономарева доказана. Действительный вор, похитивший казенный пакет, найден и сознался. Жертва судебной ошибки встретила всеобщее сочувствие, ее все жалеют, ей все соболезнуют. Но положение вещей от того очень мало изменилось к лучшему. Г. Пономарев и поныне все-таки продолжает считаться осужденным и лишенным прав. Чтобы уничтожить все юридические последствия состоявшегося о нем приговора, требуется еще много времени и хлопот. Г. Пономарев должен подать в установленный срок кассационную жалобу в Сенат. Если срок для кассации будет им пропущен, — приговор вступит в законную силу, и раба Божья, пока суд да дело, попросят удалиться в места не столь отдаленные. С другой стороны, подача жалобы еще не влечет за собою немедленного избавленья от тягостных последствии судебной ошибки. Сенат может уважить жалобу, может и не уважить ее. В первом случае, наиболее благоприятном, г. Пономарев должен будет вторично воссесть на скамью подсудимых, заведомо для всех невиновный, и должен будет опять пережить страшную нравственную пытку только для того, чтобы выслушать оправдательный вердикт. Во втором же случае, также очень возможном, потому что Сенат в существо дела не входит, а ограничивается поверкой одной лишь формальной его стороны, у г. Пономарева останется крайнее средство — просьба о возобновлении дела вследствие новых, обнаружившихся по оному, обстоятельств. Все это, право, вызывает страх и ужас. Человек, по несчастию, попал в беду; человек, благодаря чужой халатности, без всякой вины опозорен и нравственно измучен, но вместо того, чтобы его успокоить и вознаградить за понесенные страдания, его продолжают пытать и мучить. Нет той власти земной, которая взялась бы ему помочь. Все ссылаются на статьи закона и ими “утешают” беднягу. Закон, дескать, сила могучая, — кто попал в его железные тиски, тот должен молча корчиться от боли, пока тот же беспощадный дракон не отпустит его с миром. Но мы решительно не согласны с такой постановкой вопроса. Нам думается, что ввиду экстраординарных условий пономаревского дела следовало бы употребить и экстраординарные средства для его прекращения. Целесообразнее всего было бы обратиться с надлежащим ходатайством к верховной власти и таким образом ускорить исход вопиющего казусного процесса, столь справедливо возмутившего общественную совесть. Напрасно не употреблена эта чрезвычайная, но верная мера сейчас после того, как обнаружилась невиновность г. Пономарева. Тогда эта злополучная жертва судебной ошибки была бы избавлена от необходимости выслушивать обвинительный приговор и могла бы теперь дышать грудью уже свободного человека, а общество не имело бы оснований роптать против жестокости закона, требующего во имя каких-то отвлеченных принципов попрания элементарных начал справедливости и человеколюбия».

Сама же кассационная жалоба Пономарева об отмене приговора Харьковской судебной палаты сводилась к следующему.

Харьковская судебная палата
Харьковская судебная палата
  1. Палата, получив сообщение о вновь открывшемся обстоятельстве (о признании Скрипко), должна была не составлять приговор в окончательной форме, а представить дело в правительствующий Сенат для отмены вынесенного 18 декабря своего решения или же отложить составление и объявление приговора в финальной форме до окончания начавшегося против Скрипко следствия и тем самым сообразовать свой приговор с его результатами.
  2. Палата признала кассатора виновным без положительных доказательств виновности, тем самым нарушив принцип «всякое сомнение обращается в пользу подсудимого».
  3. При самом разборе дела Палата допустила нарушение ст. 721 Устава уголовного судопроизводства тем, что, несмотря на протесты защитника, разрешила прокурору допрашивать одного из свидетелей не только о фактах и обстоятельствах дела, ему известных, но также и о его личных убеждениях на тему, похищены деньги Пономаревым или кем-то другим. Ведь свидетель заявил, что он убежден в том, что деньги взяты из сундука именно Пономаревым, на каковое утверждение прокурор ссылался в своей обвинительной речи как на доказательство виновности.
  4. Не был соблюден сам порядок предания суду. Ведь ст. 1088 Устава уголовного судопроизводства четко указывала:

«Должностные лица административных ведомств за преступления должности предаются суду: <…>

2) определяемые министерствами и главными управлениями — по постановлениям, утвержденным министрами и главноуправляющими».

То есть предание суду могло состояться лишь по распоряжению начальства главного почтово-телеграфного управления, а предание суду Пономарева состоялось по распоряжению губернского начальства.

Прокурор Харьковской судебной палаты свое представление о возобновлении дела основывал, ссылаясь на ст. 935 Устава уголовного судопроизводства, гласившую:

«Законными причинами возобновления дел признаются:

<…>

2) осуждение кого-либо за убийство человека, оказавшегося после живым, или за иное преступление, которое не совершилось, и вообще открытие доказательств невинности осужденного, или понесение им наказания по судебной ошибке, свыше меры содеянного».

Прокурор указал, что открытием доказательств невинности осужденного является в данном случае признание Скрипко, являющееся законною причиною для возобновления дела. Еще он сослался на ст. 26, согласно которой «восстановление чести и прав невинно осужденного допускается во всякое время, несмотря ни на протечение давности, ни на смерть осужденного». Однако оговорил при этом, что внести кассационный протест на приговор Судебной палаты по делу Пономарева прокурорский надзор права не имеет, так как приговор данный состоялся в соответствии с его заключением.

Слушание кассационной жалобы титулярного советника Пономарева на приговор Харьковской судебной палаты состоялось в Уголовном кассационном департаменте правительствующего Сената лишь 13 февраля. Огромнейшую роль в тот день сыграло заключение обер-прокурора Уголовного кассационного департамента, которым в то время был легендарный Анатолий Федорович Кони.

Анатолий Федорович Кони
Анатолий Федорович Кони

Однако злоключения Пономарева закончились после этого далеко не сразу. Все дело в том, что правительствующий Сенат, заслушав кассационную жалобу белопольского почтмейстера, а также заключение обер-прокурора, отложил объявление резолюции на две недели. И вот наконец настало 27 февраля и резолюция Сената была наконец-то объявлена.

«Приговор Харьковской судебной палаты и все производство по настоящему делу, начиная с предания Пономарева суду, отменить за силою 2 п. 1088 ст. У. у. с., предписав Палате в дальнейшем направить его дело в установленном в законах порядке, а предложенное Сенату обер-прокурором ходатайство прокурора Харьковской судебной палаты о возобновлении дела оставить без рассмотрения».

Почему же так все  произошло? Что сыграло ключевую роль в этом деле? Ведь, рассматривая кассационную жалобу Пономарева, обер-прокурор Уголовного кассационного департамента Анатолий Федорович Кони нашел, что три указанных в ней пункта лишены основания. Дело тут в том, что ключевым в кассации оказался четвертый пункт. Ведь по закону чиновника за преступление по должности может предать суду лишь та власть, которая его на эту самую должность определила.

Хотя в п. 1 ст. 1088 Устава уголовного судопроизводства написано, что «должностные лица административных ведомств за преступления должности предаются суду:

1) определяемые к должностям губернскими и равными им властями — по постановлениям губернских правлений»,

однако в п. 1 ст. 44 «Учреждений главного управления почт и телеграфов», а также в ст. 80 Устава почтового указывается, что «начальству главного управления предоставлено утверждение в должностях всех почтовых чинов до VII класса включительно».

Должность же начальника почтово-телеграфной конторы V класса, которую занимал Пономарев, состоит в VII классе. Тем самым начальник почтовой конторы был предан суду действительно в нарушение п. 2 ст. 1088 Устава уголовного судопроизводства не уполномоченной на то по отношению к нему властью. Такое грубейшее нарушение закона, по мнению обер-прокурора Уголовного кассационного департамента, влечет не только отмену приговора Харьковской судебной палаты, но и всего производства по делу — с одновременным предписанием Палате возвратить дело прокурору для направления следствия по Пономареву вместе со всеми вновь собранными данными и своим заключением к начальству главного управления почт и телеграфов на предмет прекращения дела.

Все это, естественно, в дальнейшем и было сделано. Окончательный же финал этой истории последовал 8 октября 1890 года, когда в Судебной палате с участием сословных представителей слушалось дело почтальона Скрипко и его жены. Первый, как мы знаем, обвинялся в краже из белопольской почтовой конторы двух денежных пакетов на сумму 10 000 руб., а вторая — в укрывательстве. В итоге суд приговорил Скрипко к лишению всех прав и ссылке на несколько лет в Сибирь, а жену его оправдал. На суде этом присутствовал и Пономарев, но уже не в качестве обвиняемого, а в качестве свидетеля.

В дальнейшем мнения по итогам этого весьма резонансного дела в обществе разделились. Так, в «Судебной газете» читаем.

Судебная газета
Судебная газета

«Несколько слов о деле Пономарева. Оно, как знают читатели, уже совсем окончилось: действительный виновник кражи пакета в десять тысяч рублей не только найден, но и осужден, а несчастная жертва судебной ошибки, бывший белопольский почтмейстер, восстановлен в правах и проживает теперь в городе Судже. Можно было бы, следовательно, навсегда предать забвению прискорбный факт, если бы он от начала до конца не поражал нас своею экстравагантностью.

Отличительная особенность пономаревского процесса во всех его стадиях — это формализм производства, формализм до того утонченный, что за ним живой личности совершенно как бы не видно. Несчастного привлекли к следствию облыжно, по одному лишь подозрению, предали его суду по теории вероятности, судили и осудили на основании косвенных улик, и то очень призрачного свойства, и, наконец, когда невинность его была уже обнаружена и Сенат кассировал приговор Палаты, последствия судебной ошибки опять-таки не сейчас были устранены, а до последней минуты тяготели над Пономаревым в виде полицейского надзора. На одно изготовление и посылку сенатского указа потребовалось семь месяцев! Для людей, не посвященных в “тайны” законоведения и судебной волокиты, вся эта история должна представляться какой-то непонятной юридической шарадой. Что такое, в самом деле? Человек невиновен, об этом громко говорят и в обществе, и в печати, это знают все от мала до велика, и, тем не менее, его, неповинного страдальца, продолжают терзать как ни в чем не бывало. Точно не живые люди тут решают судьбу живого же человека, а бездушный механизм, который, раз зацепив жертву своим колесом, вертится себе из стороны в сторону, оставаясь глухим к тем ужасным стонам и душу раздирающим крикам, которые близ него раздаются. Но должно ли быть так в стране, где действует гуманное законодательство 1864 года? И не следует ли государству вознаградить, по крайней мере, материально жертву судебной ошибки, если нравственные ее истязания уже неизбежны в интересах юстиции? Это тем более желательно, что случаи таких ошибок, по счастью, очень немногочисленны и, следовательно, особенно обременить казну они не могут».

А вот у авторов прекрасного ежемесячного журнала «Юридическая летопись» было совершенно иное мнение.

Юридическая летопись

«Как только телеграф разнес известие о сознании Скрипки, в печати нашей и в обществе дружно посыпались нарекания на особое присутствие Харьковской палаты за осуждение им лица невиновного без достаточных и даже без всяких доказательств его вины. Эти нарекания снова повторились, когда Палата объявила свой обвинительный приговор в окончательной форме… Мы вполне понимаем такое отношение нашей печати и общества к этому делу: осуждение одного лица, когда очевидным представилась виновность другого, должно неизбежно вызвать раздражение; это раздражение падает немедленно на ближайший объект — на суд, постановивший обвинительный приговор. Вопрос в том, действительно ли виноват он в своей ошибке, очень часто и не возбуждается; и очень часто суд оказывается лишь козлом отпущения. Так случилось и в настоящем деле…

…Что касается до нареканий на Харьковскую судебную палату за то, что она объявила свой приговор в окончательной форме, а не представила дела в Сенат немедленно от себя ввиду вновь открывшегося обстоятельства, — то мы считаем эти нарекания безусловно не основательными. Палата поступила совершенно правильно, на точном основании закона…»

И это вполне закономерно, что именно дело простого почтмейстера из города Белополья Харьковской губернии стало действительно нарицательным, сохранившись на долгие годы в памяти общества. Ведь случившееся, благодаря в том числе и постоянному интересу прессы, привлекло всеобщее внимание к судебно-следственным порядкам и показало воочию, до каких вопиющих нарушений прав личности доводили реалии тогдашнего уголовного процесса.